Так случилось, что осенью года

                               жэньсюй,

Когда уж седьмая луна на ущербе была,

С гостем плыли мы в лодке у Красной

                               скалы;

Чуть прохладой дышал ветерок,

Не тревожили волны реку.

 

Гостю я предложил, поднимая свой кубок

                               с вином,

Строки вместе припомнить о Светлой луне,

Спеть о Деве Прекрасной стихи.

 

Вскоре

Над восточной горой появилась луна,

Поплыла-поплыла между звезд.

Засверкала река,

Словно капли росы ниспадали на водную

                               рябь,

И смешались в одно небеса и вода.

 

Как велик этот водный простор!

Это — в тысячи цинов вокруг —

                              необъятная ширь!

В колеснице-ладье мы по ветру летим

                              и летим

В пустоту и безбрежность, не ведая, где

                              их предел.

Кружим в вечности, кружим, от мира

                              сего отрешась,

И как будто на крыльях — взлетаем

                              в обитель святых..

 

Так мы пили вино, и веселью, казалось,

                              не будет конца,

А потом, на борта опираясь, мы начали

                              петь.

Пели так:

 

«Из корицы ладья — о-о-си! —

Из орхидеи весло.

В пустоте-чистоте — о-о-си! —

Мы стремимся туда, где светло.

Постигаю простор — о-о-си! —

Но увы, лишь в мечтах.

Где же Дева Прекрасная — о-о-си! —

В небесах?»

 

…Гость мой флейтой отменно владел:

Вторя песне,

Звучала мелодия грустно-протяжно

                                  в ночи,

В ней и слезы и жалобы слышались,

Скорбь и печаль;

Эта музыка вдаль уплывала,

Тянулась, как нить,—

И, быть может, драконы проснулись

                                  в пещерах в тот миг

И слезу уронила вдова в одинокой ладье…

 

Вот объятый тоскою, оправив халат,

Сел учитель по имени Су перед гостем

И с досадой спросил:

«Что ж ты песню прервал?»

 

«Посветлела луна, звезды стали редеть,

Ворон к югу летит, — мне ответствовал

                                   гость.—

Эти строки, — сказал он, — начертаны

                                   Цао Ман-дэ.

 

Поглядите на запад, — мой гость

                                   продолжал, —

Там Сякоу вдали.

Обернитесь к востоку — на востоке Учан.

Русла рек, цепи гор меж собою сплелись,

И леса разрослись — зелены-зелены…

…Это здесь Чжоу Лан проучил так

                                   жестоко Мэн-дэ!

Под Цзинчжоу врага разгромив,

По теченью спустившись в Цзянлин,

Плыл Мэн-дэ на восток…

Путь проделали в тысячу ли тупоносые

                                   судна его,

Неба синь затмевали полотнища

                                   флагов-знамен.

По прибытье в Цзянлин, разливал он

                                   хмельное вино

И с копьем, на коне восседая, сочинил

                                   эти строки,

Что ныне припомнились мне…

Был героем он в жизни своей,

А теперь — где обитель его?..

 

Я и вы, мой учитель, рыбачили, хворост

                                   сбирали

На острове, что посредине реки, —

С каждой рыбкой, креветкой знакомы,

С каждым лосем, оленем дружны.

Лодку — лотоса лист — направляя вперед,

Пили вместе вино.

Мы казались себе мотыльками

Между ширью небес и землей

Или зернами риса в безбрежной стихии

                                    морской…»

И изрек он, мой гость:

«Опечален я: жизнь — это миг!

Полон зависти я: бесконечно теченье

                                    Чанцзян!

Если б вечно летать мне, подобно

                                    небесным святым!

Эту яркость луны если б мог я навечно

                                    объять!

Знаю, мало мгновенья, чтоб это постичь,

И поэтому тонут мелодии музыки

                                    в скорбных ветрах…»

 

Я сказал ему так:

«А доподлинно знает ли гость,

Что такое — вода, что такое — луна?

Все идет чередой, как вода, как теченье

                                    реки,

Все идет чередой, но ничто никогда

                                    не уйдет.

И луна — то кругла, то ущербна,

                                    но вечно — луна,

И не в силах никто

увеличить-уменьшить ее.

Ибо, если изменчивость ставить началом

                                    начал,

В миг единый не в силах мы вечность

                                    вселенной постичь;

Если ж будем считать постоянство

                                    за первоисток,

То и я, и мой гость, да и все, что мы

                                    видим вокруг,—

Вечно все!

Так зачем же завидовать тщетно

Чанцзян?

 

Между тем в небесах и на этой земле

Всякой твари и вещи свое назначенье

                                   дано.

Если есть что-то в мире, чем я обладать

                                   не могу,

То йоты того не посмею присвоить себе.

Но ведь ветер, что чист в небесах,

Не запретен для наших ушей,

А луна среди звезд, что светла,

Не боится взглянуть нам в глаза.

Мы возьмем их себе — и не будет

                                   препятствий тому,

Ибо Высшим Создателем нам во владение

                                   дан

Этот вечный источник живой красоты,

Мы им можем владеть как хотим!»

 

И от радости тут засмеялся мой гость,

Засмеялся и кубок наполнил вином.

А потом, после трапезы,

Кубки и плошки вокруг разбросав,

Мы лежали на дне нашей лодки вдвоем

И не знали, объятые сном, что восток

                                    побелел.

Так случилось, что в этот же год,

Но уже при десятой луне,

Я из Снежной обители путь в Лингао

                              держал.

Два товарища-гостя были вместе со мной.

 

Вот шагаем по глинистым, желтым

                              холмам.

Опустились туман и роса,

Опадает с деревьев листва;

На земле — только тени людей,

С неба светлая смотрит луна…

 

При луне стало весело нам,—

Мы идем, и у каждого песнь на устах.

Но, вздохнув, я сказал:

«Вот ведь как!

Есть друзья — нет вина.

Есть вино — не хватает закуски к вину.

А луна так светла! Свежий ветер так

                                       чист!

Разве будет еще столь прекрасная ночь?»

 

Гость ответил:

«На склоне ушедшего дня

Бросил сеть я — и рыбу поймал:

Рот огромен, мелка чешуя,

Вот уж подлинно карп из Сунцзян!

Словом, добрая снедь. Только как мы

                                    добудем вина?»

 

Я вернулся домой — за советом к жене,

А жена говорит:

«Мерой в доу запас

Я хранила давно до минуты такой».

 

Так достал я к закуске вино!

 

А потом мы продолжили путь

И добрались до Красной скалы,

Где рокочет теченье реки,

Пробиваясь меж глыб.

Горы так высоки, что уменьшенной

                         кажется снизу луна.

Из отхлынувших вод обнажаются скал

                         острия.

 

Только несколько лун миновало

                         и несколько солнц, —

А узнать не могу эти горы и эту реку!

 

…Полы длинной одежды своей подобрав,

Я вскарабкался вверх но отвесной скале

И, пробравшись сквозь чащу кустов

                         молодых,

Оседлал Леопарда и Тигра,

На спину Дракона Рогатого влез

И, до гнезд соколиных добравшись,

Взираю на темный дворец — на обитель

                         Фэн И…

Жаль, что гости со мной не решились

                         взобраться сюда!

 

Вдруг раздался пронзительный свист,

Задрожали деревья, пригнулась трава,

Все долины в низинах эхом вторили

                         свисту в горах,

Все гонимые ветром реки вздыбили воды

                         свои.

 

Цепенея и духом упав,

Я смятенье не мог побороть,

Страшно было стоять на вершине совсем

                         одному,

И тогда я спустился к друзьям,

Нас у берега лодка ждала.

На средине реки

Мы отбросили весла, отдавшись теченью

                         Чанцзян,

И дремали, от мира уже отрешась…

 

Вот приблизилась полночь.

Тишина воцарилась — и вдруг

Одинокий журавль

Над рекой пролетел:

Колесницы колеса — это круглые крылья

                               его.

Тонкий шелк — это белые перья его.

Пролетел с громким криком

И на западе скрылся из глаз…

 

Я в Лингао… С друзьями расстался,

В обители тихой заснул…

И во сне предо мною предстал

                               проповедник-даос

В одеянии с перьями, как у бессмертных

                               святых.

Он в Лингао зашел по пути

И учтиво спросил:

«Хорошо ли и весело ль время

                               у Красной скалы провели?»

 

Я монаха спросил, как его величать,

Но лишь голову тихо склонил, не ответил

                               даос.

«О! — воскликнул я. — Понял: во сне

                               продолжается явь!

Ночью вы пролетели над нами,

Крича, как журавль?»

 

Улыбнулся даос, поглядел на меня

                               и исчез,

Был смущен я, когда же опомнился —

                               дверь распахнул,

Огляделся вокруг —

Ни души!..