1. - Я всякий раз, когда читаю то, что творили люди с дарованьем, тотчас решаю как-то про себя, что есть во мне чем постигать стремленье воли их усердной.

2. - А между тем словам свободу дать, отправить в жизнь их сочетанья - для этого всего, о, было очень много у них разнообразных претворений! И все-таки о том, что нас пленяет формой иль, наоборот, уродливо для нас; о том, что я готов любить иль ненавидеть, - об этом всем, пожалуй, я имею право говорить.

3. - И каждый раз, когда нанизываю сам я слова в литературном стиле, с особой ясностью я вижу, как дело обстоит со мной самим. И я постоянно боюсь: вдруг да мысли мои не ответят природе вещей! Вдруг да стиль мой не будет за мыслью моей поспевать! Ведь надобно сказать, что трудность здесь не в том, чтоб это понимать, а трудность в том, чтобы талантливо уметь!

4. - Вот почему я пишу эту "Оду изящному слову"! Я ею воспользуюсь, чтоб рассказать о цветении пышном ученых-писателей наших былых и, далее, в ней обсудить ряд причин, вызывавших удачу или неудачу творцов этих стильных вещей. Впоследствии, пожалуй, можно будет сказать об этой оде так: исчерпано в ней до конца и во всех направленьях, как есть, то самое тонкое, что в этом деле он [?] мог наблюдать^I.

5. - Когда же речь теперь зайдет о том, чтобы, как говорится, "держа в руке топор, им вырубать и топорище", то, правда, в общем, недалек и сам искомый образец.^*1; но если будем говорить о жизни формы измененной вслед за рукой творящего ее, то очень трудно подойти к таким вещам словами оды. А впрочем, то, что я смогу теперь сказать в своих словах, я целиком представлю здесь, и вот как это зазвучит.

6. -Замру я в срединном устое вещей, откуда взираю на все извечно­таинственным оком; питаю я волю и чувства свои в древнейших писаниях наших, в "дощечках и связках" былого ^*2.

7. -Я иду за временами года и тогда вздыхаю: ах, уходят! Я взираю в тьму, тьму тем природы, и я думаю тогда: о, сколько их! Я скорблю по опавшей листве в мощную осень; любуюсь на нежные ветви душистой весной... И в сердце колотит удар за ударом, когда я прочувствую иней холодный; а воля тогда - вся в высоком и чистом стремленье, что уносит меня к облакам.

8. -Я пою теперь про наших замечательных людей с их достоинствами, жившими средь нас [т.е. в нашем мире]; воспеваю также чистый аромат тех людей, до нас здесь бывших, наших предков. И вот я блуждаю в дубравах, богатых дворцах изящного словосозданья; и слиянье приветствую полное я тех начал, проповеданных нам для красот превосходного стиля. Весь взволнованный, книгу бросаю и тотчас же хватаюсь за кисть; я распространил бы ^II волненье свое в том самом классическом, древле прославленном слове.

9. - И когда начинается это во мне, я всегда собираю свой взор и вбираю свой слух; погружаюсь в себя, отовсюду ищу. Недрами духа взлетаю за восемь пределов земли ^*3; сердцем блуждаю в высотах за ^III тысячи сажен вверх.

10. - Когда же все это дошло до самых последних высот, то в чувствах моих рассвет уже брезжит: все ярче, свежее они; а природа вокруг озаряется, светит, подходит ко мне отовсюду. Изливаю тогда животворную влагу всех лучших когда-либо сказанных слов; и уста переполнены сочною амброй шести основных и классических книг ^*4. И плыву я теперь по небесной пучине, спокойно катаясь ^IV в потоке ее; омываю себя я в подземных источниках вод, погружаюся в них, утопаю.

11. - И вот, в глубине зародясь, слова там в душе моей где-то идут, как будто плывущая рыба, во рту у которой крючок, когда ее тащат наверх из самых глубоких глубин. Их краски и образы их друг к другу приникли, как крылья, совсем наподобие птицы, парящей в высотах, но нитью продетой уже·^*5, и свергающейся через облако-тучу с громады, утесом стоящей ^*6. Я подниму теперь то, что века не дописали: их сотня ведь таких веков! Я соберу слова поэтов, нам их отдавших в тысячелетья. Распрощусь с цветами утренней поры, раз они уж распустились; разовью лишь те вечерние красоты, что еще не раскрывались никогда.

12. - Я взором окину мгновенье одно, пролетевшее с древних до новых веков; я длань наложу на весь мир средь морей - в одном лишь движенье зрачка^V.

13. - И только теперь я могу: выбрать слова с осмыслением должным и расположить их в порядке и стройно - так, чтобы каждое слово отборное встало на место свое. Все в себе заключающее светлый солнечный луч непременно и разом раскроется мною; и все, что таит в себе звук, до конца разовьется в ударе одном по струне.

14. - Иногда я пройду по ветвям, сотрясая листву; иногда же помчусь по волне и добьюсь, где истоки ее. А то, углубясь в тайники, я приду к освещению их; или брошусь в погоню за тем, что легко, и трудное вдруг обрету. То вдруг изменюсь я, как тигр; то, как зверь прирученный, я стану смирен; то в виде дракона явлюсь или птицей в волне закачаюсь... Порою все гладко идет, легко развивается речь; порой же - зазубрины скал, нет мира, и все неспокойно.

15. - Я исчерпаю всю свою чистую мысль, в то же время весь сжавшись в раздумье; в непостижные дали заботы земные умчу и тогда лишь сложу свою речь. Я накрою и небо, и землю. Я^VI спрячу их внутрь осязаемых форм; а все мириады созданий живых осажу на конец своей кисти писца.

16. - Вначале я словно топчусь с ноги на ногу... Губы засохли... В конце же концов источу из себя благодать в увлажненной, сочащейся кисти. Идея поддержит всю суть основную и тем установит мне стержень и ствол; ее выражение - стильная речь - нависнет, как ветви, и пышную завязь зачнет.

17. - Теперь я уверен, что чувства и формы уже разобщаться не будут; поэтому всякий тот раз, что я изменяюсь опять, все это уже у меня на лице: вот мысли мои на радость идут - я сейчас засмеюсь непременно; но стоит лишь мне говорить о печали - как я уже начал вздыхать. Порой я дощечку схвачу - и быстро, сейчас же... Порой же держу свою кисть на зубах [я в зубах] - и медлю, и медлю... Да! Можно наслаждаться этим делом! Оно как раз и почиталось у совершеннейших и лучших из людей!

18. - Я вникаю теперь в пустоту и в безжизненный нуль, чтоб потребовать там бытия; я стучусь и в безмолвие мрака: хочу, чтоб звучал он. Я держу в себе дали, бескрайне тянущиеся на пространстве лишь фута какого-нибудь кусочка бесцветного шелка; и я источаю волнение духа в безбрежно огромном потоке из сердца, что бьется в каком-нибудь дюйме груди. Слово мое, развиваясь, растет, становится шире и шире; мысль под давлением воли моей становится глубже и глубже.

19. - Разбросаю ж теперь благовоний исполненные, роскошные, всюду живые цветы; и раскрою я купы за купами темно-зеленые ветви цветущих дерев. В ярких порывах ветер летит и бурей вздымается резко; грудой тяжелою подняты тучи, целою рощею писчих кистей ^VII

20. - Форма и стиль богаты десятками тысяч различий; и нет тех вещей, которые б меру одну для себя лишь имели. Хаос, разброд и быстрая ловкая речь: их видимый образ мне трудно облечь в живописное нечто. Но слово идет от таланта поэта - он в нем выражает искусство свое; а мысль его делом заведует этим - оно его делает мастером цеха ^VIII. И вот в существующем-несуществующем, полный всечасных исканий, от глубокого-неглубокого не отступится он никогда.

21. - Правда, бежит он от всяких углов и уходит он прочь от округлых шаблонов; но целью его является все, что он видит, исчерпать и формы созданий явить до конца.

22. - Поэтому вот что: коль взоры чужие пленять, то надо в почете держать словесную пышность; а тот, кто лишь сердцем привольно живет, всегда предпочтет то, что правильно, надо. Если слова углубляются внутрь, не давай им излишне сужаться; коль речь к постижению высей идет, ей дай расширяться вне всяких пределов.

23. - Ши, как канцона, за чувством идет и становится ярко изящной. Фу, как поэма, природа во плоти, катится четким и ясным потоком. Надпись на камне, бэй вэнъ, развивает изящно свой стиль и все ж помогает знать правду вещей. Плач типа лэй - он вьется сученою нитью, весь в тоне скорбящей печали. Надпись на бронзе, мин (вэнъ), полна эрудиции, но лаконична, чувством сочась и теплом. Чжэнъ, наставленье, свой тон то снижает, то резко взметнется, но в стиле - и чистом, и мощном. Сун, как евлога и гимн, свободно гуляет в богатых красотах и пышности стиля, а лунь, рассужденье, и точно и тонко в прозрачности душу раскроет мою. Доклад государю, иль цзоу: стиль ровный, исчерпать все может до дна, но все в должной мере, классически выдержанно. Суждение-проповедь шо пылает и блещет, но все в нем хитро и придумано ловко.

24. - Хотя все деленья и виды исчислены здесь, но всем запретительно им вдаваться в уклон или ересь: им надо развязность свою обуздать. Важнее всего, чтоб слова доходили до самых высот; чтоб идея поднята ^IX была целиком. Поэтому незачем нам увлекаться запутанным в лишних длиннотах.

V.25. - По сути живой [?] это вот что: в нем [?] много вообще красивого; по форме ж своей это вот что: оно [?] изменяется часто. Оно сообщает идею вот так: на первом месте стоит искусство. Оно в распорядке словесном такое: всего дороже красивость слов ^X. Затем, вообще, чередуя, меняя напев и звучанье, я дам их в подобии красок, друг с другом соседних пяти 6а . Хотя это правда, что нет постоянства в движенье идей или в их остановке на месте, но знаем мы все, что бывают неровности почвы гористой, с которыми справиться трудно.

26. - И если ты понял, постиг всю изменчивость стиля и знаешь порядок всему, то дело твое - что открытый проток, в который вбирают [который вбирает ?] родник. Когда же, теряя пружину-секрет, потом лишь начнешь все сводить к одному, то будет всегда, что, конец ухватив, ты надставить захочешь свой верх им! Ведь стоит тебе перепутать места краски черной и желтой, получится хаос и грязь: не будет свежо и красиво!

27. - Иные все кверху теснят, давая последним словам наседать на их первые ветви; другие обрушивают предыдущее вниз, тесня все к последним строфам. У одних весь порок в их словах, но идеи их сомкнуты в лад; у других же слова послушно идут, но вот с мыслью бывают заторы. Раздельно бы их сочетать - получится лучшее: то и другое; составить их снова - тогда и то и другое плохи^*7.

28. - Определи теперь, кого вперед, кого назад по самой ничтожной их доле; реши затем, что надо выбросить и что оставить до самой ничтожной ворсинки и усика в колосе хлебном. А если все будет и точно, и выверено на весах, то, конечно, по струнке все правильно будет - как надо.

VI.29. - Порою бывает, что стиль чрезвычайно насыщен в чреватой идеею вещи; но где направленье всего - отнюдь не показано ясно; даже при крайне удачном одном - тех двух достижений не будет совсем, и, высказав полностью все, добавить полезное больше нельзя.

30. - Поставить лишь словечко небольшое, но там, где это очень важно, для вещи всей - удар кнута, ее образумляющий. И даже если есть порядок во всех словах моей поэмы, она - при сказанном лишь выше - добиться может своего. В ней будет превосходство светлых качеств, но лишне отягчающего мало; она тогда получит, что ей нужно, не изменяя больше ничего.

31. - Иногда художественность мысли сама в себе - что вытканный сходящийся узор; отчетливо прекрасна и сияет великолепием своим невыразимым. Блещет, как яркая вышивка; болью звучит, словно струнный аккорд. И если теперь мне стремиться к тому, чтоб мое подражанье ничем не отличное было от самого оригинала, то я, бессознательно в общем, с той вещью былого сольюсь. Тогда пусть поэма утком-челноком вся соткана будет во мне лишь, и только, - я все же боюсь ^XI, что другим я поэтом давно уже опережен. Но если пораню я сдержанность чувств, пред честью своей провинившись, то, пусть даже вещи мне жаль, ее я отбросить обязан.

32. - Затем иногда поэма растет, как боб одинокий, как колос, отдельно торчащий, особо от прочих, в совсем необычной красе. За обликом этим угнаться нельзя, и этому звуку подтягивать трудно. Массой своею стоит одиноко; высится - ровно скала иль утес; звукам обычным для нас это канвою не будет!

33. - А сердце у поэта [сердце поэта] там вдали, и не знает себе равного оно ^*8; мысль его блуждает там и сям: не сумеет ухватить ее никак.

34. - Но камни скрывают яшму в себе, и горы от этого славой сияют; воды таят ведь в себе жемчуга, реки красуются ими. И не надо срезать тебе поросль кустов: они тоже несут на себе блеск созданий своих ^XII в чаще-гуще лесной ^*9. Подлажу-ка я к "Снегу белому" "Грубую улицу" и тем помогу в ней ^XIII возвышенному ^*10.

35. - Иногда отдают свое слово в короткую рифму и станс: перед лицом потерянного сиротливо встает вдохновенье. Склониться к молчанью немому - там друга себе не найдешь; поднимешь свой взор – простор необъятен: ни с кем там не связан ты. Уподоблю все это случайной струне, одиноко натянутой мною: таится в ней чистый напев, но нет ей ответного звука.

36. - Иные свой стиль отдают под какой-нибудь тон беспокойный - и вот получают они одну лишь красивость в словах, лишенных большой красоты! Смешать миловидность с уродством и сделать из этого стильное нечто; громоздко сложить превосходные, лучшие вещи и их запятнать недостатком - подобно все это случайному резкому [сверхбыстрому] ритму тех "флейт, что играют внизу"; им даже тогда ведь, когда отвечают другие, не будет возможно гармонией стать.

37. - Другие поэты оставят совсем без внимания правду вещей, чтоб лишь удержать за собою причудливость, оригинальность; единственно, что они ищут -химера, и в ней они гонятся мыслью за малосущественным чем­то. В словах их так мало чувствительности: редка в них любовь к человеку; их стиль по поверхности плавает как-то, с отходом от сосредоточенности. И это нам напоминает ничтожные струны под резким ударом: хотя б они были на­строены в лад, в них нет элегичности тона.

38. - Порою поэт стремительно мчится к свободным созвучиям слов; старается перекричать, оглушить и шало [вст. для ритма] пленить нас красивостью их. Но этим он только приятен для глаза, подлаживаясь к несерьезным и грубым людишкам; и выйдет, конечно, что голос высок, напев же вульгарен и низок. Усвоив себе, что такое все эти "Росы берегись", "Там в тутах сидим" ^*11, он даже тогда, при всем своем горе поэта, совсем не классически пишет стихи.

39. - Иной же поэт весь в чистом, пустотном: он и деликатен, и немногословен; он все надоевшее сразу вычеркивает, все лишнее он уничтожит ^XIV. Ему не хватает остатнего вкуса классических "высших отваров" для жертв алтаря: он точно такой же, что чистый и резкий звук красной струны·^*12, который, один раз пропетый, троих в восхищенье приводит; конечно, хотя он и явно классичен, не может к себе привлекать!

40. - Но вот в распорядке словесном своем, где погуще и где побледнее, и в облике общем его, стремящемся вверх или вниз, идет он за правильным вслед, подчиняя себя эволюции вечной, и в каждом изломе-оттенке своем живет и владеет он чувством - и тонким, и неуловимым.

41. - Бывают такие поэты, слова у которых просты, грубоваты, но очень искусны сравнения их. Другие -в идее своей простоваты, в словах же легки и свободны. Иной раз они, наследуя старому слову, особенно все-таки как-то свежи! Но есть и такие, что в гуще, грязи становятся как-то особо чисты. Иные при взгляде на слово сейчас уже знают, откуда оно; другие ж сначала во всем разберутся и сосредоточенно после творят. Сравню их тогда с танцовщицей, которая в ритме идет и мерно колышет свои рукава; с певицей, которая в такт за струною свой голос и песню нам шлет. Вот то, что тележнику Бяню сказать было так невозможно, и то, что в цветистых словах нельзя объяснить в совершенстве.

42. - Чтоб всюду развить мне словесные ветви, а с ними и строгие ритмы поэм - вот то, что лелеял бы я, прижимая к груди дорогое! Отстраниться б затем от обычного зла миру свойственных чувств ^XV; распознать бы теперь все, что было прекрасного в тех, кто и прежде меня совершенствовался! Хотя глубина разовьется в уме изощренном моем, иногда я могу потерпеть и насмешку в глазах простоватых людей.

43. -Но наличие этих чудесных алмазов [в оригинале: нефритов] и сад драгоценностей этих подобны бобам, что растут постоянно в полях горном и равнинах [чжунъюань] ^*13. Одинаково это своей бесконечностью с горном кузнечным, мехами; совместно с землею и небом питается жизнью одной.

44. - И хотя много разных словесных сплетений теперь без конца разрослось в нашем мире, но - увы! - не заполнят они даже горсти моей одной. Как мне грустно, что часто пусты те сосуды, что "люди возьмут и потащат с собой"! И горе какое, что лучшее слово так трудно людям подобрать и ввести! Поэтому они все - скок да скок на рифму, самую короткую при этом. От этого же и звук их ничтожен, чтобы как-нибудь ритм им заполнить. И бывает всегда, что они с неизбывною грустью своей кончают свое сочиненье: куда [где] тут быть гордым и полным собою, себя оправдавшим ^XVI поэтом?! Я пугаюсь покрытого пылью сосуда, ударив в него; в испуге вокруг осмотрюсь: не смеется ль уже надо мной поющая лучшая яшма?· ^*14

45. - Теперь же - когда совпадает волненье с ответом, когда есть законы для слов, что идут через жизнь иль им путь прегражден, - приходят они - и нельзя помешать, уходят они - и нельзя задержать. Когда скрыто такое от нас, то исчезнет, как тень-силуэт; когда же в движенье живет, то вздымается, эху подобно.

46. - А стремительность и резкость - те, что свойственны небесной, мировой пружине жизни! Вы скажите мне: какую же запутанную вещь она не приведет в свою систему? Вот мысли, как ветер, бушуют в груди и в уме... И слово течет родником среди губ и зубов у меня.

47. - И цветы у меня, и повсюду цветы, в галопе куда-то несущиеся! И это предмет подражания кистью и шелком! Стиль (вэнь) мой прекрасным­прекрасен тогда и собой наводняет глаза; а звук моей речи звенит и звенит и уши собою наполнит [собой наполняет?] ^XVII

48. - Когда же будет так, что настроения придавлены все шесть ^*15, и выхода им нет, и воля моя куда-то уходит, хоть гений мой тут же, во мне, - сижу я угрюмо тогда, как дерево, что умирает, и мертво-просторным лежу, как сохлое русло реки. Я бодрую душу свою, созидательницу, схвачу, как рукой, чтоб исследовать в ней все таинственное; усажу то, что лучшего в духе моем, за работу по самоисследованию ^XVIII.

49. - Идеи мои вдруг становятся словно прикрыты; все глубже там где-то под спудом лежат; и мысли так трудно, так трудно идут, как будто их тащишь откуда-то сам. В таком настроении бывает, что все, что в нем есть, до конца исчерпает поэт. А сколько при этом раскаяний в нем, сожалений! Зато вдруг, свободою мысли объятый, в немногом лишь он ошибется. И пусть это самое вдруг поселилось во мне и живет - это было не в силах моих, как бы их ни собрал я в себе.

50. - И вот я порой свою руку кладу на полое мыслехранилище-грудь и досадую сам на себя. Я дознаться доныне не мог той причины, что все открывает иль все заслоняет.

51. - Да! Да! Ведь задача прекрасного этого самого слова [сы вэнь], конечно, лежит в основанье идей, своей сложною сетью заполнивших мир! На тысячи ли и десятки их тысяч развиты охваты ее, и нет ей пределов совсем. Она через тысячи тысячелетий пройдет и проложит связующий брод.

52. - Она, приникая ^XIX к живым на земле, оставляет завет свой грядущей листве поколений; она поднимает глаза и взирает на образ древнейших людей идеальных. Она помощь подаст и Культурному Вэню-царю, и Воинственному его сыну У-вану в ту минуту, когда им пришлось бы упасть с пьедестала ^*16. Она развевает повсюду их дух, их голос услышать дает настолько, чтоб им не исчезнуть совсем. Ее путь никаких таких далей не знает, чтобы им пребывать незаполненными; и нет таких тонких идей и правды такой, которые б ей меж собой не связать.

53. - Она приобщит благодать, в ней сочащуюся, к облакам и дождям; а свои изменения форм уподобит святым излученьям и темным началам земли и небес. Ею бронзу и камень покроют, и сила ее пойдет во все шири земли; заструится она по кларнетам [трубам] и струнам •17 , и в жизни своей с каждым днем она будет новей и свежее.

 

Комментарий-парафраз¹

Предисловие. ( 1) Когда я наблюдаю произведения, отмеченные гением, то мне кажется·, что я могу о них судить по существу, по самому процессу их творчества. (2) А между тем сколько в них разнообразия! О нем стоит поговорить! (3) Литературное уменье гораздо выше литературной эрудиции, и в этом все дело! (4) В этой своей оде я критикую всех когда-либо бывших стилистов и стараюсь выявить их достоинства и недостатки. (5) Правда, не трудно стилисту видеть то образцовое, чему он должен подражать; оно в виде непревзойденных шедевров древности, которые у него всегда и в памяти, и перед глазами - точь-в-точь как у мастера, вырубающего топорище по тому самому, которое у него в руках. Однако индивидуальность творчества не поддается учету и невыразима в словах. Если же она все-таки ими выразима, то вот приблизительно в каких словах.

I. Волнение и транс поэта. (6) Меня транс уносит в мировой центр, где мои человеческие очи прозревают и видят весь мир потусторонне-извечным, сверхчеловеческим оком. Я питаюсь милленниумом, восходя к мудрецам, писавшим еще на бамбуковых планках и связывавшим их в книги-доски. (7) Я весь в волнении переживаю каждое из времен года. (8) Упоенный своею начитанностью в древних книгах и прославляя их авторов, я и сам творю в их же духе, в духе Конфуция, вдохновленного "этим самым (вещим) словом" (сы вэнь), которое он духовно унаследовал от великого основателя китайской культуры Вэнь-вана, Государя-Культуроположника, и которое как особую красоту, он заповедал мне единить с искреннею прямотой моей души - ее как бы основною материей.

II. Творческий подъем. (9) Я теперь уже не от мира сего: я весь в эфирном пространстве мироздания, я чувствилище миров (1 О) и лучших слов древнего человечества, общающих меня со Вселенной. (11) Слова исторгаются из моих глубин или свергаются во всей своей красочности, как с неба на землю. (12) Я - преемник веков, их дополняющий выразитель ^I.

III. Всемогущество поэта. (13) Теперь я звучу, как струна. (14) Нет мне недоступного: я живу своим словом повсюду, со всеми, во всех изменениях форм земли; ( 15) и весь мир теперь живет внутри моих словесных созданий, (16) которые, однако, распределяют свою силу между полнотой моего духа и красотой его выразительности. (17) Да, это дело литературы - дело Конфуция и лучших его последователей! (18) Но и стремление к тайно­сущному небытию, философия идеального покоя, которой учит книга Лао­цзы, создает моему вдохновенью особую жизнь, бесконечную по существу и так ограниченную по месту на письменном шелку! (19) И вот вдохновенье мое то бурно цветет, то бурно проносится по целому лесу писчих кистей поэта [поэтов], сменявших друг друга в истории нашей литературы.

IV. Форма, стиль, жанр. (20) Стиль столь же многообразен, сколь сама природа и вещи: все дело в его искусстве, которое не знает границ бытия и небытия, глубин и мелей (21) и особенно шаблонов и всякой убогой искусственности. (22) Есть люди, гоняющиеся за пышной словесностью; дру­гие предпочитают суть вещей, а не вкус к ним толпы, но и тем и другим надо рекомендовать не сужаться во имя чего бы то ни было. (23) Каждый жанр имеет свои особенности стиля: ши - древняя классическая форма народных и храмовых песен, песнопений и од, изучением которых в перспективе истории и морали занимались все, начиная с Конфуция; красива она своим классически-искренним чувством; фу, поэма в прозе, напоминающей своим кадансом скорее стихи, дорога своею ритмичной напевностью; надпись на камне, бэй вэнь, имеет свой особый повествовательный и славословный стиль - лапидарный, но содержательный и отчетливый, нужный историку и моралисту; плач типа лэй (есть и другие) вьет свою скорбную мысль как сложную нить воспоминаний о покойном; мин, надпись на бронзе или камне, много говорит в нарочито кратких, типичных для нее словах, сочащихся теплым чувством или назиданием; но назидание, чжэнь, должно быть суровым и важным, прозрачным и ясным; сун, древнейший тип стихотворного славословия (обычно четырехсложного), блещет точностью слов, свободных от шаблона, обильных и красочных; лунь, рассужденье на тему, очень часто историко-критическую, вникает во все подробности дела, мыслит в большой сосредоточенности, блещет ясною определенностью приговора над человеческими действиями в ту или другую сторону; цзоу, доклад государю, произведение по крайней мере не менее стильное, чем другие, пишется в спокойном, уравновешенном тоне, словами, излагающими все весьма основательно, но вместе с тем с непринужденным изяществом речи высокого литературного достоинства; шо, объяснительное суждение, теория явлений, доказательство правильности мнения, не может быть изложено в простых и грубых словах, но должно блистать своим стилем, ослепляющим читателя, пленяющим его изворотливостью мысли, остроумием. (24) Но от всех жанров повелительно требуются ясность и выпуклость идеи, без лишних слов.

V. Достоинства поэмы и ее пороки. (25) Изменчивость и разнообразие красок в природе поэт отражает в многообразии красок и тонов, в их неровностях. (26) Все дело в стержневой пружине, в том главном, чего нельзя в произведении упустить. Так, в вышивке нельзя на место, напри­мер, черного шелка положить желтый: везде [во всем] должны быть и поря­док, и главная цель. (27) Поэты порой грешат непропорциональным изложением, причем иногда их идеи и фразы в своих достоинствах как бы разобщены, (28) и трудно, но надо выяснить их во всех тонкостях.

VI. Подражание древним. (29) Однако без основного направ­ления всей вещи ни мысль, ни слово не действительны. (30) Важным в этом отношении бывает иногда одно какое-нибудь, казалось бы, незначительное слово - да, но оно как бы подстегивает общее направленье, и выбросить его уже нельзя. (31) В общем, надо подражать древним вещам, как и в других областях искусства - в вышивке, в музыке, хотя надо везде оставлять место для себя, а не обкрадывать предков.

VII. Важнейшее. (32) Поэт культивирует одинокую в себе обособленность, (33) не ища содружеств и сходств. (34) Да, но жемчужины редки, и нет надобности им быть на выставке вне жизненных условий.

VIII. Пороки поэта. (35) Поэту быть слишком кратким - значит часто быть недовыраженным; (36) еще хуже смешать красивое с уродливым: это напоминает музыкальный хаос флейт, играющих внизу, под лестницей в храм предков и не поспевающих за стройною музыкой, что исполняется в самом храме, наверху. (37) Не будет гармонии и в намеренной причудливости стиля, (38) как не будет ее и в бравурной вульгарности популярных тем [песен]. (39) Всякое отклонение от величавой простоты гибельно. Пример ей [?] - вкус "величайшего бульона", того, что приносят в жертву предкам от чистого, а не от кулинарного усердия.

IX. Его достижения ( 40) в неуловимой, вечно живой эволюции форм; ( 41) в разнообразных подходах к творчеству, чисто индивидуальных и в общем неуловимых, - ни дать ни взять как у искусной танцовщицы! Тележник Бянь, по словам поэта-философа Чжуан-цзы (IV в. до н.э.), даже о своем простом мастерстве говорил как о не передаваемом никому, тем паче неописуемы достижения поэта!

Х. Его древние идеалы ( 42) лежат в творениях предшественников как антидот [противоядие] вульгарной и грубой современности. (43) Однако их мало, как бобов в степи; зато они велики, как мировой воздух и эфир вокруг ничтожных людишек-тоже авторов! Грустно было бы сопричислиться к их лику! (44) Страшно издать звук [ударить по] горшка, покрытого слоем пыли, когда чистая яшма своим звуком будет над тобой глумиться!

XI. Его движущая сила (45) в словах, ведущих в свет и простор; (46) в той именно пружине, которою движется весь мир; (47) в цветочном, жизненном экстазе. ( 48) Без нее - полное замирание и окостенение.

Поэт ищет снова в себе эту силу, ( 49) но не найдет ее сам, а вдруг почует ее жизнь, вне всякой собственной инициативы; (50) ему непонятно, кто же вводит его в простор духа и кто этому мешает.

XII. И благодать ее [вэни] (51) живет во всем мире, во всех веках, (52) не давая культуре слова, завещанной Конфуцию древними государями-культуроположниками Вэнем и У, исчезнуть с лица земли; (53) она проса­чивается во всю жизнь, как благодатный дождь, и в веках запечатлевается на памятниках в металле, камне и звуках.

Общее содержание поэмы по комментатору Фан Тин-гую (из наиболее обстоятельных и умелых педагогов). В этой поэме всего 12 частей (дуань), которые надо расчленить в общем содержании как можно дробнее. Иначе читатель неизбежно будет, что называется, "вздыхать, стоя перед океаном", и ему будет казаться, что в разных ее частях много повторений и нагромождений. Первая часть - это предисловие, говорящее о происхождении поэмы и о поводе к ее написанию. Далее (I-II-III) описывается постижение духа древних авторов и его разнообразной жизни в творении нынешнего их читателя и подражателя. Однако, говорит он (IV), при всем этом разнообразии творчества и вдохновения как у одного, так и у многих писателей есть все же ряд стилей и жанров, даже правил, идущих точно так же от древних авторов, так что есть критериум для отбора лучших произведений (V-IX) и можно видеть, в чем отстают от древних нынешние авторы: они просто не умеют им как следует подражать, не ощущают в себе той божественной (небесной)·пружины, которая движет древним духом; но те, кто ее провидит, имеют и литературный успех. В самом конце (XII) автор поет хвалу изящному слову, движущему вековой культурой и слова и дела.

 

О принципах русского перевода ²

Сделанный мною перевод оды Лу Цзи является, во-первых, совершенно дословным, т.е. без пропусков, без каких-либо существенных вставок, почти всегда без нарушения китайской конструкции и даже самого порядка слов; во­вторых, он имеет в виду передать китайский ритм, вернее, китайскую певучесть моносиллабического оригинала средствами полисиллабического русского языка, т.е. не слог на слог (что невозможно), но слово на слово. Подставив китайские иероглифы [в транскрипции с обозначением их порядкового

Примечания

^I Пер. 1944 г.: "... то; что чарует на с в слове изящном" (здесь и далее разрядка в цитатах наша). Отсылки к первому изданию перевода оды - 1944 г. (напомним, здесь приводится вер­сия 1948 г.) в некоторых случаях представляются целесообразными, в частности, потому, что в самой статье (см. примеч. IV на с. 357), включая синтез поэмы (параграф VIII), и в парафразе переработанный текст не учтен.

^*1 Лу Цзи использует выражение фа кэ ("вырубать топорище") из песни "О скором сватов­стве" (Шицзин I, XV, 5), где говорится: "Когда топорище рублю топором,// То мерка близка, говорят"; согласно комментарию, меркой для нового топорища является старое, находящееся в руках, т.е. "недалек и сам искомый образец". См.: Шицзин. Изд. подгот. А.А.Штукин и Н.Т.Федоренко. М., 1957, с. 191 и 563 (Лит. памятники).

^*2 В оригинале: дянь фэнь. Дянь, или удянь, - "Пять уложений", приписываемых пяти мифическим государям: Шаохао, Чжуансюю, Гаосиню, Яо, Шуню. Фэнь, иль саньфэнь, - "Три могилы (?)" - сочинение, приписываемое трем мифическим первопредкам: Фу-си, Шэнь-нуну, Хуан-ди. В тексте Лу Цзи дянь фэнь - древние книги.

^II Вариант 1944 г.: "... хватаюсь за кисть - и распространяю... ".

^*3 В тексте: ба цзи - "крайние точки восьми [сторон света]", т.е. четыре стороны света плюс промежуточные направления (северо-запад и т.д.). Эти крайние точки считались находящимися во "внешней [области мира]", за пределами "девяти областей" Поднебесной. См. ком­ментарий ЮЛ.Кроля к гл. 13 кн.: Хуань Куань. Спор о соли и железе. Т. II. М., 2001, с. 204 (Памятники письменности Востока, CXXV, 2).

^III Пер. 1944 r.: "на".

^*4 Т.е. "Шицзина", "Шуцзина", "Ицзина", "Лицзи", "Юэцзи", "Чуньцю".

^IV Вариант 1944 г.: "катясь".

^*5 В древнем Китае охотники на птиц привязывали к стреле нить.

^*6 В оригинале: чжуй цзэнъюнь-чжи цзюнь (букв. "с высоты слоистых облаков").

^V Пер. 1944 r.: "я длань наложу... в одно лишь мгновение ока".

^VI Здесь скорее не два отдельных предложения, а одна фраза ("Я накрою... землю, я спрячу... ") и к ней - параллельная через точку с запятой, так же как в пер. 1944 r.: "Накрою... упрячу... ; и все мириады... ".

^VII Версия 1944 r.: "... подняты тучи над целою рощей кистей".

^VIII Версия 1944 r.: "... а мысль его как бы заведует делом, в котором он мастер особый".

^IX Вариант 1944 r. - "подъята" - представляется более поэтичным.

^X Перевод 1944 r.: "V.25. - О том, что в природе является многообразным, скажу, что и стиль воспеваний меняется часто весьма; и поскольку я ставлю высоко искусство идею свою сообщать, постольку в своем распорядке словесном красивую внешность ценю я".

^*6аПять традиционных китайских цветов - это синий/зеленый, желтый, красный, белый, черный.

^*7а В оригинале: ли чжи цзэ шуан мэй, хэ чжи цзэ лян шан. Современный комментатор Чэнь Чжао-линь так интерпретирует эту фразу: "Если избавиться от этих недостатков, то и слова, и мысль будут прекрасны; в противном случае и слова, и мысль - ущербны". Собрание текстов с комментариями см. в кн.: Чэнь Чжао-линь. Чжунrо rудай вэньлунь rайяо (Очерки древнеки­тайской литературной теории). Чанша, "Хунань вэньи чубаньшэ", 1987, с. 155.

^XI Изд. 1944 r.: "... соткана будет во мне лишь, и только я все же боюсь... ".

^*8 Лу Цзи использует здесь слово оу - "пара". Согласно современному китайскому ком­ментатору, речь идет о том, что сердце поэта пустынно и он не может подобрать подходящие (параллельные) фразы к уже найденным прекрасным словесным оборотам. См.: Чжунrо лидай вэньлунь сюань (Избранные тексты по китайской литературной теории в хронологическом порядке). Под ред. Го Шао-юя. Т. 1. Пекин, 1962, с. 150.

^XII В пер. 1944 r. -"твоих" (см. примеч. *9).

^*9 Толкование современного китайского комментатора: "Не надо уничтожать грубый кустарник: если на него сядут прекрасные птицы (у Лу Цзи цуй -,,зимородок"), то и он покажется прекрасным" (Чэнь Чжао-линь. Чжунrо rудай вэньлунь rайяо, с. 156).

^XIII В изд. 1944 r. слова "в ней" отсутствуют.

^*10 Лу Цзи приводит названия двух (из трех) песен из сочинения поэта Сун Юя (IV-III вв. до н.э.) "Ответ на вопрос чускоrо князя", где первая песня -простонародная ("Грубый басец", т.е. житель царства Ба -совр. воет. часть пров. Сычуань)-если зазвучит, то ее подхватят тысячи людей; другую знают сотни; если же запевать третью-возвышенную ("Весна и белый снег"), -то поющих будет лишь несколько десятков. Слово вэй (возвышенный) комментатор предлагает понимать здесь как "удивительный". См.: Чжунrо лидай вэньлунь сюань, с. 150-151.

Другой китайский источник свидетельствует о том, что каждая из упоминаемых Сун Юем песен есть соединение - под одним названием -двух песен: в первом случае это "Деревня" и "Басец", во втором -"Весна" и "Белый снег". См., например: Ханьюй да цыдянь (Большой словарь китайского языка). Т. 11. Шанхай, 1994, с. 1068. См. в пер. Алексеева (Библиоrр. 2 наст. изд.): Сун Юй. Сун Юй отвечает чускому князю на вопрос. - Китайская классическая проза... , с. 44-45 (названия соответствующих песен переведены как "Последний деревенский озорнию> и "Солнце, и весна, и белый снег").

^*11 Названия древних вульгарных песен.

^XIV В пер. 1944 r. оба глагола ("вычеркивает... уничтожает") даны в наст. времени.

^*12 Образ красной струны (у цитры) заимствован из "Записок о музыке", включенных в древнюю "Книгу обрядов" ("Лицзи").

^XV Пер. 1944 r.: "Но я знаю из опыта вечное зло вульгарных вещей... ".

^*13 Для сравнения Лу Цзи использует начало стиха из "Шицзина": "В поле растут бо6ы... ". См. пер. А.А.Штукина: Шицзин, с. 260. В данном случае слово чжунъюань, согласно китайским комментариям, означает "в поле".

^XVI Версия 1944 r.: "... полным собою, быть самодовольным... ".

^*14 Здесь противопоставляются два ударных музыкальных инструмента: грубый - глиняный горшок (фоу) для сопровождения песен простого народа; изысканный - "яшмовые шари­ки" для исполнения тонкой, изящной музыки во времена древних царей.

^XVII Пер. 1944 r.: "... звенит, уши собою наполнив".

^*15Шесть чувств (лю цин): радость, гнев, печаль, веселье, любовь, ненависть.

^XVIII Вариант 1944 r.: "по самоисканью".

^XIX Вариант 1944 r.: "проникая".

^*16 Скрытая цитата из "Луньюя" (19-22): "Цзы-гун ответил: ,,Дао-путь Вэнь-вана и У-вана не пал [тогда еще] на землю... "" (Классическое конфуцианство. В двух томах. Т. . Конфуций. Лунь юй. Пер., статьи, коммент. А.Мартынова. СПб.-М., 2000, с. 206).

^*17 Имеются в виду музыкальные инструменты из бронзы, камня (каменный гонг), духовые и струнные.